Вторник, 4 марта, в Литве экс-политзаключенная Ксения Луцкина назвала первым днем, когда она «по-настоящему свободна». О том, что сможет выйти раньше срока, бывшая журналистка Белтелерадиокомпании даже не мечтала. Восемь лет за «заговор с целью захвата власти» должны были закончиться 21 декабря 2027 года, она посчитала. Но беларуска не знала, продержится ли до этой даты. За время в колонии у нее сильно пошатнулось здоровье: увеличились опухоли в мозге и из-за этого мучили головные боли. «Зеркало» встретилось с Ксенией в Вильнюсе и поговорило о времени в колонии, освобождении и работе на гостелевидении.
Фонд BYSOL открыл сбор средств на лечение Ксении Луцкиной. Помочь можно по ссылке.
«Завхоз вернулась: „Ксюша, собирайся“»
Первый день Ксении в Вильнюсе выдался напряженным и расписанным по минутам. У журналистки оказалось большое количество встреч. Но к такому сумбуру беларуска относится по-философски: пока так, а «потом, надеюсь, превратится в нормальную ситуацию».
Подробностей об отъезде из страны Ксения не рассказывает, как и многие эвакуированные политзаключенные. Говорит, дело в безопасности: эти пути пригодятся не только ей. Уехать из Беларуси она решилась не сразу, а спустя полгода в стране.
— Когда я выходила из колонии, мне было сказано, что сейчас будет полноценная жизнь с чистого листа. По факту меня формально освободили, а на деле это смена режима, а не полноценная свобода, — объясняет она. — Людям с таким бэкграундом, как у меня, социализироваться в сегодняшнем беларусском обществе очень сложно. Ты на родине становишься чужой, это ситуация постепенного выдавливания. Не могу просто перевернуть страницу и делать вид, что все в порядке. Хочу жить, а не существовать.
Ксению освободили в августе 2024 года, через четыре года после задержания. Она попала в список из 14 женщин, которых указом помиловал Александр Лукашенко. Ни о том, что она делала для попадания в список, ни о самой процедуре экс-политзаключенная рассказывать также не хочет.
— Как все готовилось, я не буду говорить, потому что я знаю, что для многих людей это единственная возможность, поэтому давайте дадим им шанс выйти, — отмечает она и добавляет, что до последнего не знала, освободят ли ее. — По-моему, девочки вокруг больше верили в это, они уже меня все провожали. Отпустили нас во вторник. Все было как обычно: встали в шесть утра, проверка, завтрак. Просмотр телевидения. Потом я села за работу. Тут позвали завхозов со всех отрядов. Наша вернулась: «Ксюша, собирайся». То есть просто считаные часы: вывели с вещами и сообщили, что выходим. Мне тогда еще сказали, что я должна быть красноречивой (после выхода из колонии с Ксенией Луцкиной записали сюжет для госТВ. — Прим. ред.). Что чувствовала после освобождения? Было счастье, наверное. Ты ждал этого. Морально готовишься, что будешь сидеть весь срок. Я понимала: выйду 21 декабря 2027 года. Но в глубине души все равно веришь, что освободишься раньше.
«Написали открытое письмо от представителей госСМИ министру информации»
Ксения Луцкина 15 лет проработала на канале «Беларусь 2». Она снимала исторические и документальные фильмы. В 2020-м все изменилось. Журналистка вспоминает, что за несколько месяцев до выборов она уже ощущала: ситуация в стране тяжелая.
— Уже в июне 2020 руки не поднимались работать. Ты понимаешь, что не можешь написать: «Какой прекрасный день», потому что этого не чувствуешь, — рассказывает она. — И мы с коллегами хотели действовать в легальном поле, написали открытое письмо от представителей госСМИ министру информации. Потом оно исчезло. И дальше уже покатилось колесо забастовки. Была очень большая вера, что нас много, мы сейчас что-то докажем, изменим ситуацию. Но все закончилось локальной реакцией руководства: решили увольнять всех, кому не нравится. Это было сильно больше ста человек. Думаю, Белтелерадиокомпания — действительно самое пострадавшее предприятие в Беларуси после забастовки по количеству уволенных в процентном соотношении.
Ксения отмечает, что в Белтелерадиокомпании работали разные люди, «немало хороших специалистов». Тех, чье эфирное время сейчас занимает пропаганда. Были и те, кто освещал новостные события так, как нужно властям. Но до 2020 года, признается собеседница, удавалось сосуществовать (даже в 2010 году, по ее словам, не было такого конфликта в коллективе). Но в 2020-м компромиссы перестали работать.
— Обидно ли за компанию? Да, я считаю, что при том количестве талантливых специалистов наше телевидение может быть хорошим. Я в этом уверена. Большое количество людей работали там ради интереса, — рассказывает она. — Я бы хотела, чтобы и у нас можно было с гордостью сказать: «Работаю на национальном телевидении».
«Довольно много времени понадобилось, чтобы вообще понять логику обвинения»
В августе Ксения уволилась и вошла в основной состав Координационного совета. Она отвечала за связи с прессой. Также параллельно при поддержке Академии «Пресс-Клуба» вместе с другими уволившимися и пыталась создавать «альтернативное телевидение» на YouTube.
Спустя четыре месяца, 22 декабря, Ксению Луцкину задержали возле минского ЦУМа. Сначала ее обвинили в уклонении от уплаты налогов в особо крупном размере (ч. 2 ст. 243 УК) по делу «Пресс-клуба». Потом статью изменили — из-за членства в Координационном совете журналистку посчитали «участницей заговора с целью захвата власти неконституционным путем» (ст. 357 УК).
Когда Луцкину задержали, массовые уголовные дела и большие сроки еще не успели стать реальностью. Поэтому первое время ей верилось, что вот-вот выйдет на свободу. Особенно так казалось в феврале 2021-го, когда прошло Всебеларусское народное собрание.
— Были моменты, когда мы себе представляли, что откроется дверь, ворота Володарки, и мы все выйдем, и нас будут встречать люди. Но история не знает сослагательного наклонения, — констатирует она. — Со временем это постепенно сходило на нет. Все чаще, когда открывалась дверь камеры и заходил новый человек, возникала мысль: «Пусть кто-то адекватный, но не свой». И каждый раз очень больно, когда оказывается кто-то из наших (а их становилось все больше и больше).
Когда с Ксении сняли обвинение по неуплате налогов, она формально стала свободным человеком. Но только на 40 минут, пока не пришел новый следователь и не рассказал о «заговоре».
— Воспринималось как абсурд. Кто эту власть захватывал? Когда читала текст обвинения, честно говоря, довольно много времени понадобилось, чтобы вообще понять логику, — признается она. — Потому что это не вполне связанные между собой вещи. В итоге разобралась: я «виновата» в событиях, которые происходили на БТ, в своем участии в Координационном совете. И что бы я ни делала, получалось, что я делаю это с целью захвата власти. Но самый главный «грех» — попытка создания альтернативного телевидения. Мне так и было сказано: «Ваша проблема не в том, что вы могли побастовать, и даже не в том, что могли вступить в КС, но вам не надо было оставаться в профессии». Если бы я тихо-мирно сменила сферу, видимо, такой бы реакции не было.
К внушительному приговору политзаключенная была готова заранее: по ее статье минимальное наказание — восемь лет колонии. Но несмотря на это, когда уже после оглашения решения суда пришел документ с приговором, ей не просто далось осознание происходящего.
— Тогда много думала о родных, близких и друзьях. Потому что я-то знала, что со мной происходит, а они — нет. У нас не было возможности общаться, я не могла написать им почти ничего в письмах. Адвокат тоже не имел права рассказывать ничего о деле, все они под подпиской о неразглашении, — объясняет собеседница. — Поэтому я переживала за своих близких, в первую очередь за сына. После моего задержания он долго не хотел разбирать елку, ждал меня. Эти ситуация разрывала, я понимала, до какой степени ужасную боль переживает мой ребенок. Такого быть не должно, не должны при живых родителях оставаться сиротами. И я готовилась к тому, что будет восемь лет и есть вероятность, что увижу я его, когда ему уже будет 17. Слава Богу, этого не произошло.
«Можно превратиться в невротика с параноидальными идеями»
Находиться в заключении и пережить его Ксении помогал навык абстрагироваться. В этом способствовало и историческое образование: одно из правил антропологии — наблюдать за чужой культурой, не вмешиваясь. И журналистский опыт — в этом случае в работе над сюжетом ты тоже остаешься наблюдателем.
— В какой-то степени профессия меня защитила психологически, — уверена она. — Ты наблюдаешь за тем, как этот мир устроен, живешь в нем. Но не пускаешь внутрь. Потому что иначе можно превратиться в невротика с параноидальными идеями. А я была нужна своей семье. Конечно, очень тяжело ничего не делать и не выбирать. Когда за тебя решают, как ты живешь, что будешь делать, есть и носить. Просто детская беспомощность. К тому же за тебя решают, с кем будешь в отряде. А так как у меня большой срок (в колонии это называется «дальнобой»), со мной в отряде были женщины, осужденные за наркотики, за убийства. И если еще начать думать, что я сейчас сижу и пью чай с женщиной, которая родила троих своих детей и пыталась сжечь их в печке, можно сойти с ума.
Когда Луцкина оказалась в колонии после почти двух лет в СИЗО, у нее появилась возможность звонить сыну. Но таких звонков всегда было мало, говорит она, ведь каждый длился около пяти минут. Впервые обнять сына она смогла лишь через 2,5 года после задержания, когда ей разрешили длительное свидание.
— До последнего не веришь, что это свидание будет. Сидишь и ждешь: выведут, не выведут, выведут, не пустят? — рассказывает Ксения. — Еще было много страхов, что он забыл, что я ему уже стану не нужна, что надо будет с нуля строить отношения. Когда меня задержали, ему было десять, а на свидании — уже 12. Но оказалось, мы просто в один момент соединились, как липучки. И все остальное было не важно.
В заключении у журналистки очень ухудшилось здоровье. Еще до задержания у нее диагностировали опухоль в мозге. И за решеткой та начала расти. Из-за этого у Ксении были постоянные головные боли, тряслись руки и ноги. Полноценно обследоваться, а тем более лечиться возможности не было. Но это связано не столько с желанием «насолить» заключенным, сколько с возможностями тюремной медицины, уверена собеседница:
— Пытались помочь, насколько могли. У меня нет претензий. Например, пока ты находишься в СИЗО и являешься обвиняемым, чтобы вывезти на МРТ, должны быть не только показания, но и технические возможности. Потому что это как минимум организованный конвой. В 2021 году меня вывозили на МРТ из СИЗО. И это прямо праздник был. А дальше уже не было такой возможности. Все, что они могли делать: давать таблетки и перевести на нижнюю полку, чтобы я не упала.
К тому же, напоминает Ксения, в заключении все же обычно находятся не те, кто думал иначе, а те, кто совершил преступление. Поэтому там часто встречаются случаи симуляции. Под них подстраивается тюремная медицина: перед тем, как получить помощь, нужно доказать, что что-то не так. С этим собеседница столкнулась почти сразу после задержания. Когда она пришла к врачу в СИЗО и рассказала о диагнозе, первый вопрос был: «Чем докажете?» Уже после, когда близкие передали документы, Луцкиной назначили обезболивающие. Тем временем состояние оставляло желать лучшего.
— Когда меня этапировали в колонию (речь об ИК-4, что в Гомеле. — Прим. ред.), в машине было много людей. И я просто сползла по стенке — пришлось выносить, — рассказывает беларуска. — Это тоже была проблема, потому что колония не могла принять в таком состоянии. Но и конвой не мог назад забрать. Спасибо большое фельдшеру, который пришел с креслом-коляской и завез внутрь. В общем, первую неделю в колонии я была не в карантине, а в больнице.
Из-за состояния здоровья журналистка проработала на фабрике в ИК-4 около двух недель. Потом в первый раз слегла с пневмонией. Заболеть в колонии было не сложно, отмечает она, этому способствовали скученность и проверки заключенных на улице в любую погоду.
— Параллельно пришли документы с диагнозом. Тогда меня сняли с фабрики и перевели на удаленную работу. А поскольку наша категория (речь о политзаключенных. — Прим. ред.) не может работать с делами, связанными с администрацией и документами, единственное, что я могла, — заниматься низкоквалифицированным трудом, — рассказывает беларуска. — Сидела в отряде и вязала мочалки на спицах, сделанных из палочек для суши. Такой перевод — стандартный механизм. В первый же день на фабрике я потеряла сознание. И если бы я там работала дальше, могла не только себя повредить, но еще и оборудование. А зачем им это?
Летом 2024 года Ксении стало «совсем нехорошо», участились обмороки. Но, кроме первой помощи, врачи в колонии ничего больше не делали. На повторные МРТ ее уже не отправляли. Почти все время заключения с 2021 года журналистка не знала, как выглядят опухоли.
— Тогда о себе думала меньше всего. Наверное, я больше волновалась о семье, о друзьях, — делится она. — Просто постепенно приходит осознание, что ты больше не можешь планировать ничего, от тебя это не зависит. Поэтому научилась ценить сегодняшний день и жить им. Наслаждаться воспоминаниями, мыслями о том, что тебя ждут. Радоваться душу, когда ты лишен возможности регулярно мыться, чистой голове, солнцу, посылке. Особенно от незнакомых людей — это было очень важно. Та поддержка, которую я получала, еще раз доказывает, что у нас самая лучшая, самая прекрасная нация в мире. Я хочу сказать каждому, кто мне помогал, спасибо. Надеюсь когда-нибудь иметь возможность обнять каждого человека.
«Надо было вспоминать, как жарится яичница, включается компьютер»
Когда Ксения Луцкина только вышла из колонии, мечтала, что минимум следующие два месяца проведет на даче, вдали от людей. На практике она смогла попасть туда только на два дня. Дальше были ежедневные проверки в милиции, а покинуть Минск можно было только с их разрешения.
— Я заново адаптировалась в городе, потому что очень много времени провела среди большого скопления людей. Хотела только тишины и возможности быть с семьей, — вспоминает она. — На свободе осознала, насколько отвыкла жить нормальной жизнью. Мне надо было вспоминать, как жарится яичница, включается компьютер и телевизор, какая раскладка на клавиатуре. Первую ночь я даже не могла спать: кровать мягкая, а я одна в комнате, а не в компании еще 16 женщин.
На свободе беларуска наконец смогла заняться проверкой здоровья. Оказалось, что опухоли сильно увеличились. Ксении подобрали терапию, но что делать дальше — пока вопрос открытый. К тому же важной задачей на свободе стало восстановление и налаживание отношений с сыном.
— Ушло несколько месяцев просто на то, чтобы сложить пазлы, наладить связь. У нас же не было возможности нормально поговорить все это время, — описывает она. — Да и мое состояние… Казалось, в начале все было очень хорошо и здорово, как будто ничего не произошло. А потом выяснилось, что все совсем не так.
Сейчас планы у Ксении довольно ясные: жить, работать и искать свое место в изменившемся мире. Хочет ли она остаться в Литве или поедет дальше, пока не решила. На вопрос, вернется ли в профессию, отвечает коротко: «Посмотрим».
— Меня научила тюрьма не загадывать. Я надеюсь, что эта привычка когда-нибудь уйдет. Но на данном этапе это очень важно, — рассуждает она. — Считаю, что сейчас я могу сделать больше за пределами страны. У меня столько идей, и очень хочется хотя бы попробовать что-то реализовать.
Читайте также
